Самосожжение - Страница 38

Огнев стонал, как от невыносимой боли. А я затаила дыхание, стараясь стать маленькой, незаметной; пропасть в длинном ворсе чехла, покрывающего водительское сидение.

– Я сам – преступник, ибо так воспитал его. Волосы рву на себе, и тоже осознаю, что поздно! Поздно! Влада познакомилась на кладбище с такой же несчастной матерью, которая лишь на ночь уходит оттуда. Двадцать восемь лет было её дочке, когда она погибла. Бандиты убили три года назад. Мать вынудила девушку избавиться от будущего ребёнка, и та, в конце концов, ушла из жизни. Они с Владой понимали свои материнские права слишком широко, отказывая взрослым детям в праве самим решать свою судьбу. Одна запретила дочери рожать вне брака. Другая не дала сыну взять в жёны любимую женщину с больным ребёнком. Одно и другое – преступление. Но я это осознал только сейчас. Тогда я согласился на свадьбу – лишь бы сын был счастлив. Но переспорить жену не смог. И вот теперь две скорбящие матери на коленях просят умерших детей простить их. Если человек не хочет жить, он не будет; не обязательно для этого кончать самоубийством. Он просто перестанет себя беречь. Ему безразлично, умрёт он или останется с близкими на земле. И сейчас, я уверен, обе матери там. Промокли до костей, конечно. И всё пробуют докричаться… А дети молчат, молчат, будто не слышат. Дочка той женщины прожила после случившегося девять лет, но как будто не замечала свою мать. Вовка ушёл почти сразу. Девушка терпела дольше, но всё-таки нарвалась на пулю, потому что хотела оборвать свои страдания. Жаждала расстаться с жизнью, с воспоминаниями… Извините, я не могу больше говорить!

Огнев произнёс те же самые слова, что и Галина Емельянова четыре дня назад. Потом овладел собой.

– Надо будет, приезжайте не шестого, а завтра. Допросите нас, как собирались. Тяжёлый у нас получился сегодня разговор, но он и не мог быть иным…

– Жалею, что заставила вас пережить всё заново, Георгий Владимирович. Надеюсь, что в дальнейшем это не повторится, – тихо сказала я, отключила связь и вытерла глаза.

Глава 4

Дождь наконец-то прошёл, и я медленно брела по аллее, полной грудью вдыхая аромат мокрой листвы; под моими ногами будто бы текло расплавленное золото. Солнце отражалось в бесчисленных лужах, играло зайчиками на асфальте и надгробьях, настраивая меня на безмятежный, снисходительный лад.

Огнев подробно растолковал мне, что Кунцевское кладбище, ставшее элитным всего около семи лет назад, чётко делится по социальному признаку. Справа от дорожки размешается старая территория с ободранными оградками и скромными памятниками. Нужная мне могила находилась слева, на так называемой «Божеской» территории.

Старое кладбище называлось «Рабским». Интересно, что родственники и друзья усопших не видели ничего зазорного в таком, уже посмертном разделении людей. Я бы сошла с ума, окажись мои родители, сестра и братья на «Рабской» территории. А этим хоть бы хны…

Прикрывая глаза рукой от солнца, я ругала себя последними словами за то, что забыла очки на подзеркальнике – так волновалась. Тем более что тогда ещё моросил дождь, а тут вдруг неожиданно распогодилось. Пересилив прилипчивый страх, я вновь села за руль «Ауди».

На стоянке у кладбища перевела дыхание, отстегнула ремень безопасности. Изогнувшись, вытерла взмокшую от напряжения спину под чёрной шёлковой блузкой, которую надела с такой же мини-юбкой. Ноги запихала в «лодочки» на кокетливом каблучке. Но туфли ссохлись, и я всю дорогу боялась из-за этого попасть в аварию. Но ничего страшного не произошло, и я посчитала себя везучей.

Закрыв машину и подёргав дверцы, я подошла к тёткам у ворот и купила восемь розовых гвоздик, потому что белых не нашла. Не спеша направилась по главной аллее, то и дело поправляя забранные в строгий пучок волосы и подставляя влажное лицо вечернему солнышку. Макияж я почти весь сняла, оставила подводку для глаз и перламутровую помаду на губах.

Правила конспирации в данный момент не вынуждали меня изменять внешность и переодеваться, но я никогда не выносила однообразия, и за сутки могла менять туалеты раз пять. С тех пор, как стала работать в агентстве, старалась прожить каждый день так, чтобы перед сном сказать себе: «Ксюша, ты сделала всё, что могла. Не напрасно сегодня утром вылезала из постели, дёргалась, бегала, боялась и радовалась – результат налицо. Ты заслужила право спокойно заснуть до утра…»

Если сегодня найду Владиславу Ефремовну Огневу, буду совсем молодчина. Хоть что-нибудь да она мне скажет…

Вот здесь, кажется, следует свернуть и по узкой тропке пройти метров двадцать, глядя налево в поисках больного мраморного креста. Пока я не обращалась к редким прохожим и пыталась сориентироваться самостоятельно; но в какой-то момент не выдержала и решила уточнить маршрут.

Вдруг я вообще иду не туда? Тогда придётся возвращаться, терять время, лишний раз проходя мимо могил и глядя на лица умерших. Высеченные на камне портреты, бюсты и попоясные изваяния навевали на меня тоску. И мне, как всегда, захотелось плакать.

Как назло, когда я всё-таки решила узнать дорогу, вокруг никого не оказалось. Только слева, приглядевшись, я заметила за кованой оградкой женщину в чёрном – маленькую, хрупкую и, кажется, пожилую. Из-за плотно запеленавшего её голову чёрного платка трудно было разглядеть лицо, но для меня это не имело значения. Просто я подумала, что кладбище она знает неплохо и не откажется помочь.

Я уже открыла рот, чтобы окликнуть женщину и справиться у неё, не находится ли где-то поблизости могила Владимира Георгиевича Огнева, но тут же взглянула на памятник и обомлела. Ну и дура же я, в самом деле! Должна была понять ещё на подходе, что здесь лежит Лена Косулина, наша с Андреем Озирским знакомая и спасительница. В первые, самые тяжкие дни после гибели мамы мы с братьями и сестрой укрылись в её приюте. Лена, самоотверженно ухаживая за нами, в какой-то степени помогла справиться с горем, с безысходностью, с безумием. Не её вина в том, что я потеряла младших, не сумела вырастить их и оправдать собственное существование на земле.